Наши сердца до предела переполняли жалость и сочувствие к этому отверженному. Вид его был способен повергнуть в смятение всякого, у кого в душе сохранилась хоть капля сострадания. Даже тюремщик, подумал Освальд, или пекарь, у которого украли пирог, поумерил бы ярость, посмотрев на него.

Одежда на незнакомце была самая обычная – старый пиджак из твида и заляпанные грязью бриджи. Освальда это несколько разочаровало. Он предпочёл бы увидеть беглого заключённого в тюремной робе. Но Освальд, конечно же, понимал (как, разумеется, и наш ночной гость), что тогда беглеца быстро поймали бы. Вот он, должно быть, и раздобыл где-то видавшие виды костюм и шляпу.

Подкладка насквозь промокшего головного убора, по-видимому, была голубой, судя по цвету ручейков, стекавших из-под него на лицо. Прямо как у джентльмена из рассказа мистера Киплинга. Короче, явившийся к нам ночной незнакомец оказался мокрее любого другого человека, которого мне приходилось встречать за пределами ванны или моря.

– Пойдёмте на кухню, – предложил ему Освальд. – Пол там кирпичный, и не будет большой беды, если с вас на него натечёт.

Незваный гость проследовал за нами туда, а потом спросил:

– Вы, ребята, в доме одни?

– Да, – ответил Освальд.

– Тогда, ясное дело, бессмысленно спрашивать, не найдётся ли у вас капельки бренди.

– Ни капельки, – подтвердил Дикки.

– Виски тоже сойдёт. Или джин. Что угодно крепкое, – с надеждой проговорил незнакомец.

– Ничего такого нет, – развёл руками Освальд. – Но могу на всякий случай посмотреть в шкафчике с лекарствами. А вы снимите, пожалуйста, с себя всё, что промокло, и положите в раковину. Я принесу вам какую-нибудь сухую одежду. Здесь кое-что из мужского осталось от мистера Сендела.

Неизвестный заколебался.

– Маскировка получится даже лучше, – тихим многозначительным шёпотом обратился к нему Освальд и тактично отвернулся, чтобы беглый арестант не чувствовал себя неуютно.

Дикки принёс сухую одежду. Незнакомец переоделся в заднем отсеке кухни. Из крепкого Освальду удалось обнаружить только бутылочку с соляной кислотой, которую наш ночной гость назвал ядом, и камфорный спирт, который, как было известно Освальду, дают простуженным, накапав немного на кусок сахара. Именно это он для незнакомца и сделал, но тому почему-то совсем не понравилось.

Пока неизвестный переодевался в заднем отсеке кухни, мы усиленно пытались развести огонь в очаге переднего, но пламя никак не желало разгораться. Тогда Дикки пошёл наверх попросить у Элис ещё спичек и обнаружил, что девочки не легли в кровати, как мы им велели, а, наоборот, оделись. Ну и раз так, он позволил им спуститься, и у нас не осталось ни единой причины запретить им разжечь огонь, который они действительно разожгли.

Выйдя из задней кухни переодетым, незнакомец приобрёл видимость вполне приличного молодого человека, пусть даже на лице его и оставались ещё голубые потёки от шляпной подкладки.

– Вот как одежда меняет людей, – прошептал мне тихонько Дикки.

Незнакомец отвесил вежливый, хотя и немного дёрганый поклон девочкам, а Дора спросила:

– Как поживаете? Надеюсь, у вас всё в порядке?

– Ну, насколько возможно, – ответил ей теперь уже вполне аккуратный с виду отверженный. – Учитывая, чтó мне довелось пережить.

– Чай или какао? – спросила Дора. – Вы предпочли бы сыр или холодный бекон?

– Оставляю это целиком на ваше усмотрение, – быстро проговорил незнакомец и тут же добавил: – Уверен, что могу вам совершенно во всём доверять.

– Ну конечно же можете, – пылко подтвердила Дора. – Вам не следует ничего бояться. С нами вы в полной безопасности.

Глаза у него широко распахнулись.

– Бедняга, – с большим сочувствием прошептала нам Дора. – Явно не ожидал от кого-нибудь такой доброты и совершенно ею потрясён.

Мы угостили его какао, сыром, беконом и хлебом с маслом. Ел он много, поставив ноги, обутые в войлочные ботинки мистера Сендела, на решётку кухонного очага. Девочки, выжав воду из его промокшей одежды, повесили просушить её возле тёплого дымохода.

– Премного обязан, – сказал незнакомец. – Вот это и называется подлинным милосердием. Будьте уверены, никогда этого не забуду. Должен извиниться за то, что так яростно барабанил вам в дверь. Я много часов плутал по этим вашим драгоценным болотам. Вымок до нитки. Во рту у меня ни крошки не было с середины вчерашнего дня. И свет в окне вашего дома был первым, что попался мне на глаза за всё время моих блужданий во тьме.

– Очень рада, что вы постучались именно к нам, – заметила Элис.

– Я тоже, – кивнул незнакомец. – Иначе, думаю, пришлось бы обить немало порогов, прежде чем мне хоть где-нибудь оказали такое гостеприимство. Совершенно в этом уверен.

Речь его была правильной. Определённо, он был не простолюдин, однако и джентльмен в нём не чувствовался. К тому же он как-то странно проглатывал концы фраз, будто на кончике языка у него так и вертелось «мисс» или «сэр», вызванное привычкой их добавлять.

– Верю вашим словам, – продолжал незнакомец, отрезая себе ещё бекона. – С вашего позволения, только ещё полчашечки, если не возражаете, мисс. – На сей раз он всё же добавил то, что раньше проглатывал.

Освальд живо представил себе, какой это, видимо, ужас – оказаться совсем одному под дождём в темноте, скрываясь от полицейской погони и зная, что, постучавшись в чью-либо дверь, вряд ли можешь рассчитывать на доброту и поддержку.

– Наверное, у вас был жуткий день, – произнёс он вслух.

– Да уж, денёк не из лучших, – подтвердил ночной гость. – Вряд ли, признаюсь вам, мне захочется вновь пережить такое. Утром вроде бы удалось ухватить кое-что по мелочи, но то ли не в настроении был, то ли ещё по какой причине, но не сложилось… Ну, знаете ли, иногда случается.

– Очень даже себе представляю, – посочувствовала Элис.

– Тут во второй половине дня тучки пошли, – продолжал незнакомец. – К закату, правда, расчистилось, как вы помните, но быстро смеркаться начало, а после и дождь ливанул, да какой. Силы небесные! Я в канаву ухнул. Думал, последний свой час в ней и встречу. Выбрался только каким-то чудом, однако все вещи свои потерял. Славненькое приключение выдалось молодому человеку. Готов чем угодно поклясться, такого вполне достаточно парню вроде меня, чтобы он себе дал зарок ничего больше до конца своей жизни не ухватывать.

– Надеюсь, вы никогда и не станете, – с чувством изрекла Дора. – Не стоит оно того, знаете ли.

– Вот это уж точно. Почти так и есть. Только откуда вам-то такое известно? – удивился он, принимаясь за сыр и маринованные огурчики.

– Мне хотелось бы… – с назидательным видом начала Дора, но Освальд, считая, что человеку в подобном положении читать проповеди непорядочно, перебил